Рецензии на фантастические книги

«И мы родились не в тот век, В холодной державе, не на том полушарии...» (современный классик)

«Если русские что и умеют, так это разваливать империи!» (его антагонист)

Да, вновь не смог не начать или хотя бы не упомянуть моего любимого поэта-исполнителя века 21 в рецензии (первая цитата) *до сих пор не отойду от его недавнего мощного концерта*. Тем более такую строчку, одну из моих любимых и запавших мне в душу и память, плюс изрядно подходящую для того, чтобы поговорить о содержании романа Майлка Муркока «Византия сражается» (которая, наверное, все же «терпит», исходя из споров по поводу перевода в вышедшем издании и собственных мыслей после прочтения).

По традиции, образовавшейся не так давно, начну чуточку издалека, если никто, естественно, не против *да, кстати, об определенном кол-ве политоты должен предупредить вновь*. Читая «Византию...», вспоминал фильм с Райаном Гослингом «Фанатик». Об американском еврее-нацисте. Думаю, кто-нибудь его смотрел. Только вот в отличие от главного (анти)героя произведения Муркока, полковника Пьята, киногерой произведения Генри Бина, Дэнни Балинт, понимает, КТО он на самом деле. И в стремлении уйти от своей сути, балансируя на краю между крайностями, он все-таки делает иной выбор. Опять же в противовес Пятницкому и моему другу, который по взглядам и речам очень близок основному персонажу «The Believer'а». Правда, не знаю, как у него по национальности. По словам, все трое — истинно арийцы-ромляне. Как на деле — бог весть.

А теперь вернемся к нашим баранам. Перед нами первый томик мемуаров неудачного трикстера и авантюриста, считающего себя самым русским и истинноверным христианином правильной ветви учения Христа из когда-либо живших, а также обманутым и оскорбленным злокозненными происками Сионского и Исламского миров, цивилизованным антисемитом и гениальным, не воплотившим свои инновационные идеи в жизнь под своим именем, изобретателем. Или одним из псевдонимов... О, да, этот товарищ *«тамбовский волк тебе товарищ»* еще и патриотичный славянофильский монархист и поклонник черносотенцев. Думаю, у большинства уже сложилось определенное мнение о данном персонаже после этих двух нагроможденных предложений-описаний-перечислений? Ну-с, обрадую — это еще не все. Ненавистник всего семитского и представителей иудаизма по вере и крови, Максим Артурович, чему *думаю, спойлером не будет — там это чуть ли не с первых страниц* подтверждений на страницах «Византии...» вагон и маленькая тележка, и сам будет из самой библейской национальности. И, на склоне лет, считающий себя не реализованным, да еще обманутым чуть ли не всем скатывающемся в упадок и новую смуту миром, полковник пишет о своей жизни. Оказывается, очень интересной и насыщенной — встретить, даже вести беседы за первые лет двадцать своего субъективного бытия со Сталиным, Махно, Петлюрой и другими известными личностями — не каждый живой, да и выдуманный герой сможет. И за этот короткий срок побывать в Киеве, Одессе, Петербурге и вновь на Украине, пройти через южные и северные богемы революционеров и поэтов, а также их синтеза, среди высших эшелонов украинской суверенной государственности, большевиков, григорьевцев, махновцев и интервентов, перепробовать алкогольные, кокаиновые и сексуальные утехи... В общем, мало кто может таким похвастать.

И за приключениями Максима Пятницкого наблюдать на фоне развивающегося хаоса революционных формационных сдвигов крайне интересно. Его слог *точнее, слог Муркока и переводчика Сорочана* не отталкивает, его запутанные духовно-религиозные selfmade догматы вперемешку с русским шовинизмом и имперскостью заставляют пытаться их распутать и понять, где его правда, а где начавшаяся старческая деменция. Последнее относится и к его *не Муркока* в чем-то диковинной, в чем-то типичной интерпретации и трактовки российской истории (в особенности 1917 года) самого рядового антисоветского великопатриота (которые, как показывает и Пьят, как всегда лишь временами и противоречиво, любят «возродившего великодержаность» Сталина). А так как события эти пропущены через призму его личных убеждений, обид, самообмана, отрицания, кокаинового бреда и обычного маразма преклонных лет, то не стоит забывать *думаю, никто и не забывал*, что Пьят — unreliable narrator, а его мемуары — литературный mockumentary.

По тексту раскидано множество понравившихся тонких и ярких, лаконичных и остроумных изречений. Не все из них я запомнил в точности, но вот некоторые: «с большевиками могло быть покончено, если бы не тот выстрел в Сараево». «Я принял цивилизацию, как дар и никогда не задумывался об этом. Теперь мой нравственный долг — принять варварство. И я не намерен задумываться и об этом». Последняя мысль, произнесенная Ермиловым, григорьевским сотником, в диалоге с Пьятом, в качестве части своих измышлений о скатывании России и всего мира в ходе Великой и Гражданской войн в новое Средневековье, а то и еще ниже, одна из самых интересных и глубоких частей всего романа. Некоторая параллель циклам модернизации-архаизации Ахиезера.

Перед подведением общего итога и прочих мелочей, хочу, вспоминая другой роман о русских и их революциях, но уже писателя русского, кое-что добавить. Как и в случае с «Бесами» Ф.М. Достоевского, где мне более приглянулся незатейливый, но тем и привлекательный Иван Шатов, чем интересный и противоречивый Николай Ставрогин, так и с «Византией сражается». Больше приглянулся и пришелся по нраву мне не эклектичный шовинист и «кайфолов» Пятницкий, а капитан Браун. Британец, которого черт знает каким боком занесло под Киев, к матушке главного героя и к нему самому. Маленький и одинокий на самом деле человек, грустный и уж точно себя не нашедший во время перемен в холодной украинской России.

Завершая, заключаю следующее. «Византия сражается» (ну терпит же, терпит!) — увлекательная, необычная и интересная книга Майкла Муркока, основной части творчества которого я не знал, не читал и вряд ли когда-то специально стану изучать. Прочитал только цикл «На краю времени» (или как-то так) — пришелся по вкусу, но средненько по сравнению с данной работой. Буду и дальше ждать новых приключений по миру зарождающегося фашизма с нацизмом и масштабным антисемитизмом необычного в своей типичности, порой несуразного, а по-моему убеждению посредственного изобретателя Максима Артуровича (который, видимо, пусть и банально, родился не в том веке и не в той стране) в следующих псевдодокументальных биографиях товарища Муркока *а Византия все терпит, терпит и терпит, временами сражаясь...*.

Дмитрий Володихин. Доброволец. – СПб., Лениздат, Ленинград, 2007. – 384 с.

Десять лет назад прочитал в журнале «Если» фантастическую повесть «Плацдарм», о чем сейчас искренне сожалею. Нет, сама повесть мне очень понравилась, просто в последующие годы я с чистой совестью не читал «Добровольца», поскольку был уверен, что эту книгу я знаю. И только недавно выяснил, как сильно ошибался – это один из самых ярких, интересных и неоднозначных романов о Гражданской войне. Неоднозначных в смысле жанра, прежде всего.

Содержание такое: главный герой, молодой историк Денисов, перемещается в прошлое в составе группы единомышленников, чтобы исправить прошлое. В их понимании это значит помочь Добровольческой армии выиграть Гражданскую войну. Они не первые, но предыдущие попытки «хроноинвэйдоров» из «Невидимого университета» предотвратить Революцию успехом не увенчались, потому что «нормативная реальность» компенсировала это воздействие.

К счастью или к сожалению, это кому как больше нравится, но герою не удалось изменить историю, так что альтернативно-историческим этот роман не стал. Вместо подходящей должности в штабе Денисов занял место рядового стрелка в строю корниловской дивизии, с которой и прошел, версту за верстой, от Орла до Тулы, отступил до Новороссийска, а закончил свою эпопею у Перекопа, откуда и вернулся назад в свой 2005.

Нормального исторического романа тоже не вышло: стратегических сражений здесь не описано, эпопейной картины войны не представлено, исторические лица упоминаются редко, и те все больше как-то так вдалеке, историческим фоном. Главный герой с ними не встретился и о судьбах мира не поговорил.

Военно-исторический боевик? Тоже не похоже! Почти нет полномасштабных описаний военных действий. Есть первая атака и фрагментарное описание нескольких боев не стратегического значения и все. Положенных приличному «попаданцу» приключений со стрельбой и временными парадоксами в «Добровольце» нет вообще, нет даже приличной любовной линии.

А где лекции о чинах и наградах, где ТТХ пулемета «максим», где история создания тачанки, где дружное семейство маузеров, где… ? Картинка на обложке кстати крайне неудачная – не внедрил Денисов разгрузки, и автомата не изобрел, так всю дорогу и бегал в шинели и с трехлинейкой. Ага, вот именно – чего ни хватишься...

Тогда что есть в романе?

В наличии долгие версты в походном строю, заплатанные шинели, стоптанные подметки, стертые ноги, пустые желудки, отмороженные конечности, ночевки на полу и прочее в том же духе – то есть холод, голод, грязь и бесконечная усталость. Есть «белые» и есть «красные», есть еще просто крестьяне – и те и другие вроде бы нормальные люди, но почему-то воюют друг с другом.

Зачем все это? Зачем это нужно герою, который мог бы вернуться назад в будущее еще осенью 1919-го, когда стало ясно, что поход на Москву вновь провалился и Белое дело проиграно? Но он остался еще на год, чтобы сполна насладиться штыковыми атаками, суточными переходами, тифом, вшами и многим другим, что нормальному человеку совершенно не нужно.

Ну, с героем все более менее ясно – он очень много о себе воображал, он бредил Великой Миссией, он девушку любимую бросил, променял на «билет до станции Высокая судьба». Война быстро расставила все на место – он понял себя, слился с эпохой, избавился от иллюзий: «я обычный надежный стрелок, спокойный, деловитый, умелый, звезд с неба не хватаю и людей за собой повести не могу, но товарищей своих никогда не подводил и, надеюсь, не подведу. Вот и все. Солдат как солдат». Не так уж и мало, если хорошо подумать…

Учитывая наличие религиозно-мистических мотивов и образов, удобнее всего было бы назвать этот роман историософским – этот красивый термин, «историософия», традиционно обозначает, что автор пишет о прошлом и представляет его несколько сложнее, чем борьбу классов с иноземными захватчиками, или ожесточенные интриги за обладание алмазными подвесками к царскому трону.

Но лично у меня «Доброволец» больше всего ассоциируется с жанром «рыцарский роман». Рыцарский не потому, что автор несколько раз упоминает Белый Камелот, мечи и ангелов. Нет, «Доброволец» сродни романам Мэлори по духу и глубинному смыслу и по картине мира – вот идет по суровым дорогам безумной России корниловец Денисов в колонне других добровольцев и Хаос стоит перед ними на расстоянии вытянутого штыка, а через них проходит главный нерв Истории. А все это вместе образует образ Революции, очередной Смуты.

Миссия Добровольца вполне сравнима с судьбой рыцаря, ищущего свой Грааль или идущего в крестовый поход. Соответствующие аллюзии и реминисценции, да что там — очень толстые намеки разложены через каждые две главы. В конечном итоге война белых с красными выглядит здесь как чистая борьба воли, где важно не у кого людей и патронов больше, а кто терпеливее и чище душой. Получается как бы особая благодать, почти осязаемая субстанция, которую производят Добровольцы. Может быть, это душа России, которую они хранят и оберегают и которая умирает вместе с ними, вытекает по капле. Не зря в одной из первых глав есть такой образ: «стать кровью текущей в венах страны».

Но и это не главное в романе Д. Володихина. Рыцарь, не рыцарь... Религиозные мотивы и символика занимают в романе очень много места, но смысл его вовсе не исчерпывается демонстрацией мученической роли добровольческого движения. Герой насчет себя с самого начала не сильно заблуждается, так что и самоиронии там тоже довольно. Поэтому и нет никакой особой идеализации Добровольческой армии. Никто из персонажей на святого подвижника не похож, а про тыловых героев и вороватых интендантов тоже немало теплых слов сказано.

О чем же этот роман? Здесь каждый найдет, что захочет. Десять лет назад я прочитал повесть «Плацдарм» как неудачную «альтернативку», как историю смирения гордыни и воспитания стойкости. Сейчас я думаю, что это роман о русской Смуте, которая, как и «разруха» находится в головах, а еще точнее – в душах. В конечном итоге для меня «Доброволец» стал одним из немногих романов, которые развеивают наивное представление об истории как о поезде, который можно перегнать с одного готового пути на другой простым переключением стрелок.